Газовые фонари, стоявшие на улице, совсем разленились и не желали хоть немного рассеивать сгустившийся мрак, оправдывая себя себя лишь крохотными островками спасительного света. Время от времени негостеприимное море улиц выплёвывало на эти островки потерянные души с остекленевшими глазами, одутловатым лицом и заложенной за бутылку жизнью. Тысячи и тысячи усталых безымянных моряков, потерявших работу и совесть, женщин без стыда, громко зазывающих прильнуть к собственному телу в эту холодную ночь и просто нищих бродяг, ожидающих манны небесной, проходили мимо. И каждый из них был первопроходцем, не оставляющим за собой следов на только что выпавшем снегу.
В дом, расположенный напротив фабрики старик и мальчик заносили закутанный в парусину свёрток. Старая кляча, что была запряжена в их повозку, нетерпеливо прыснула и принялась бить копытом о выложенную камнем мостовую. Старик и мальчик даже не обернулись.
Виктор уже несколько суток не выходил из лаборатории, и дело заключалось не только в том, что у не хватало духу воспротивиться Демону, возжелавшему познать любовь равного себе. Как ни странно, работа вновь увлекала и вдохновляла его. Не глядя на старые ошибки, забыв о причинах, должных вывести его из игры, Франкенштейн в очередной раз вознамерился победить природу.
Но, казалось, сама судьба вознамерилась помешать доктору. Полученный материал оказался в состоянии гораздо более плачевном, чем Виктор посмел надеяться, а на поиск даже одной из необходимых деталей уходило по двое суток. Благо, что прошлые знакомства ещё не исчерпали себя, а погода способствовала сохранению тел.
Руки Франкенштейна снова не отмывались от чужой крови. Негодные к использованию внутренние органы лежали всё там же, где Виктор их оставил. Ему недосуг было ими заниматься, как не было времени заниматься и собой.
Предстояли ещё долгие и долгие дни, недели и даже месяцы работы, способные истощить всяческое терпение, но Калибана, как он себя называл, не хватило даже на сутки. Доктор, заблаговременно предупреждавший его, что на работу потребуется много времени, не смог стерпеть присутствия лишней пары глаз в своей лаборатории. Калибан ушёл, забирая с собой столько же ярости, сколько принёс в первое же своё появление. Виктору стало гораздо легче.
В дверь трижды постучали. Простой условный сигнал от старика Эразмуса, уверяющий, что доктору нет необходимости спешить скрыть все следы своего преступления. Виктор поспешил к двери.
Бывший смотритель кладбища стоял на пороге, на его плече мирно покоился неоднозначного содержания груз. В некоторых местах ткань очерчивала детали человеческого тела. Протеже Эразмуса - мальчик лет десяти, придерживал ношу своего учителя сзади. Грабитель могил, растянув на губах одну из сальных улыбок, которыми обычно одаривают тех, кто чем-то провинился, протянул вперёд свою не отмытую ещё от кладбищенской земли ладонь.
- Сперва поговорим об оплате, доктор. - Виктор молча зажал в артритных пальцах старика шиллинг и пару пенни для мальчика, после чего схватился за парусину, покрывавшую тело. Эразмус тут же охотно перекинул свой товар на плечи доктора. Тело оказалось тяжелее, чем выглядело, и колени доктора слегка подкосились.
- Приятно иметь с Вами дело, сэр! - Морщины на лице могильщика задвигались, но гримаса, которую он пытался изобразить, навряд ли была похожа на благодарность. - Если Вам что-нибудь понадобится, Вы всегда можете...
- Разумеется, Эразмус, в таких делах я бы не посмел полагаться на кого-либо ещё. - На этих словах Виктор пожал им руки и простился с обоими. Он закрыл дверь, прислонившись к ней спиной. Усталость, которую удваивал тяжелый и холодный свёрток парусины, мешала Виктору сдвинуться с места. Он опустился на пол.
Двое стервятников ещё несколько мгновений потоптались возле двери доктора, стряхивая грязь со своих ботинок на пороге, словно ожидая, что благодетель сейчас заново откроет дверь, но всё же ушли, и слышно было, как скрипучий голос престарелого мужчины бормотал что-то наставническим тоном.
Виктор разрезал поперёк саван из парусины, и снял с тела явно сшитое по размерам нарядное белое платье.
Теперь перед ним, постыдные в своей наготе, располагались два женских тела. Ледяные пальцы цвета слоновой кости с просинью погрузились внутрь плоти, которая когда-то давно могла считаться человеком. Девушкой, если угодно. И, насколько это может быть важно, явно происходившей из хорошей семьи. Её даже можно было бы счесть красивой, если бы голова её не была раскроена надвое. Мозг, как уже стало очевидно, был непригоден к использованию. Услуги старика Эразмуса снова понадобятся.
Не успел доктор приступить к работе, как вновь раздался стук в дверь. И на этот раз он не был похож на условленный заранее.