Все еще находясь на какой-то грани, что не позволяла ему полностью отстраниться от всего происходящего и впасть в некое весьма мрачное, нездоровое, ненормальное забвение, в котором, наверно, он сумел бы наконец избавиться от того вихря мыслей, что нынче орудовали в его мозгу. Наверно. Никто и никогда не скажет, чем может обернуться забвение для таких людей, как Грейсон. Для тех, кто взваливает на себя ответственность, которую не в силах тащить на своих плечах. Пытаться разглядеть черные и белые пятна в мире, где уже все смешалось в серую палитру.
Ричард перевернулся на другой бок. Сегодня он позволил себе поспать подольше, хотя сон был беспокойный: с одной стороны Хоуп, что металась, терзаемая страхом и очередной порцией ночных кошмаров, с другой - его собственные демоны, не дававшие ему спокойно закрыть глаза. Но, когда солнце взошло, он смог сомкнуть глаза и немного подремать. Сейчас же он слегка красными - он недосыпа - глазами, щурясь, пытался рассмотреть силуэт Хоуп. Видимо, снова вышла посмотреть на самую узнаваемую достопримечательность этого некогда самого романтического города, что расположилась по ту сторону Сены.
- С добрым утром, - его голос хрипел и намекал, что утро явно недоброе. Ричард сел на кровати, ероша волосы, чтобы хоть немного проснуться. Зевнул.
- Проголодалась? Можем заказать в номер, или прогуляться.

Похоже, окружающие его люди взяли за моду говорить очевидные вещи. "Дик, ты идиот", "Дик, ты не справляешься"... Он прекрасно все это знал. Как и то, что утро было не добрым, а одним из тех, когда отнюдь не хочется этого самого утра. Грейсон зажмурился, ребрами ладоней надавил на глаза. Стало получше, и ощущение песка в глазах немного пропало. Но холодный или даже контрастный душ никто не отменял. Однако, вместо водных процедур, Ричард взбил подушку и устроился полулежа. Потому что явно настало время разговора, который мог стать еще одним переломным моментом в их странных, но отношениях.
- Хоуп, - с мягкой улыбкой начал он, что уже, само по себе, означало Китайскую Стену на пути к согласию со словами девушки. - Я тебе уже говорил. Это невозможно. Но, если хочешь, мы можем почаще куда-нибудь выезжать. Можно не в Париж, можно... - мужчина вздохнул, развел руками, - куда тебе хочется.

В другой раз, в другой обстановке и при других обстоятельствах - а, точнее, около года назад, до того рокового февральского случая, что перевернул его жизнь, выдрав нечто важное из его сердца - Ричард мог бы поразмыслить над вполне понятным желанием Хоуп уехать прочь из Готэма. Ведь и вправду: что такого хорошего было в этом городе? Машины, недвижимость, площадка для бизнеса - это не так важно для Грейсона. Семья, которая разлетелась, и от нее остался только Альфред в особняке Уэйнов? Как не печально это прозвучит, но Ричард больше не нужен семье. Сейчас он не нужен никому.
С такой мыслью он тяжело вздохнул, закинул руки за голову.
- Я вырос в этом городе, Хоуп. Я обязан ему тем, кем я стал. Ты можешь не возвращаться, - совершенно спокойным голосом ответил он, не глядя на девушку, - и я не буду ставить тебе условий. Просто скажу, что не хочу отношений на расстоянии. Как и изменять свою жизнь из-за страха. Неважно - твоего или моего.
Ричард прикрыл глаза, ощущая пустоту. Это чувство становилось ему все привычнее, все роднее, даря некую умиротворенность и спокойствие. Даже можно сказать, некое забвение, в котором он не испытывал тех эмоций, что могли бы в нем проснуться, будь этот разговор чуть ранее... Раньше был другой Ричард Грейсон, и он нем пора забыть.

Разбитое состояние, тревожный сон, очередной кошмар и разговоры о том, о чем лучше не вспоминать. Прекрасное утро, в духе Готэма, но никак не Парижа. Неужели они не могут хоть однажды поговорить о чем-то, кроме как проблем, от которых убежали за океан? Словно дух города все еще витал в этой комнате, находя свое отражение в каждом из них.
Ричард закрыл глаза. Стиснул зубы. Досчитал - мысленно - до десяти. Медленно, с расстановкой.
- Хоуп, не надо врать. Если бы ты меня любила, этого разговора не было.
Он открыл глаза, сел на кровати. Откинул одеяло, опустил ноги на пол.
- Тебе просто удобно со мной. Если хочешь переехать - переезжай. Я обеспечу тебя всем, чем угодно. Тебе вовсе необязательно делать вид, что я тебе дорог. Ты мне ничем не обязана, в общем-то. Я просто...
Слишком много слов от него, правдивых слов, а ведь правду так трудно говорить. Поэтому он, сидя к ней спиной, потер руками лицо, уперев локти в колени. Так, сидя с закрытым руками лицом, он несколько секунд помолчал, после чего поднялся.
- Забудь.
Подошел к стулу, где лежала одежда.

Утро продолжало "радовать", а ведь он имел в виду совсем другое. Ведь он не хочет никого держать возле себя, и его чувства, вспыхнувшие на ровном месте, могли быть всего лишь иллюзией. Тщательно надуманной, удобной ему в той ситуациии... но ведь чертово сердце все еще билось чаще, когда Хоуп была рядом, и с ней он чувствовал себя наполненным смыслом, чувствовал себя живым.
И вот, пожалуйста - скандал, истерика. Наверно, он был рассеян, потому что подвеску пропускает, и она врезается ему в плечо. Беззвучно айкнув, мужчина недоуменно глянул на девушку. Нет, и что это такое? Но похоже на побег. Похоже, ему придется говорить еще меньше: в конце концов, она всегда воспринимает его слова иначе, чем он их говорит.
- Хоуп... подожди ты! - зовет он, делая несколько шагов. Но приходится двигаться быстрее, и поэтому он буквально наскакивает на нее, прижимая к двери. Собственно, прижимая саму дверь и не давая ей выйти. Однако в своих кошачьих плавных движениях он даже не запыхался: дышал ровно, разве что иногда дыхания сбивалось, когда он терпел ее удары.

Вместо того, чтобы выпустить ее, Ричард лишь на мгновение отодвигается, чтобы схватить ее за руку и развернуть к себе лицом. Вновь прижав к двери, согнувшись, чтобы быть лицом к лицу, держа ее за запястья и не позволяя вырваться, несколько секунд смотрел слишком хмуро, слишком мрачно и непривычно.
- Что на тебя нашло? Разве я не прав, черт возьми! - его голос дрожал, все время пытаясь сорваться на повышенный тон, но Грейсон еще умудрялся держать себя в руках. И девушку тоже.

Наверно, он совсем разучился любить и быть любимым. Нет, и вправду - когда в последний раз у него были серьезные отношения? Года три назад, или все пять? А, может, и все десять? Необязательность в отношениях, когда люди, что спят вместе и разбегаются на утро, говорят друг другу правду в лицо, не боясь раскрыть свои тайны... Он слишком привык к миру, где все знают, кто он. Нет, не кто такой Дик Грейсон, а кто такой Найтвинг. Калейдоскоп его подружек почти всегда содержал в себе героинь, что знали его обе маски, но теперь, сейчас все было иначе. И он совершенно забыл, каково это - любить только как Грейсон и говорить только полуправду.
Он внезапно ломается; это видно и по его опущенному взгляду, и по его осунувшейся спине.
- Прости, - и других слов как-то не находится, поэтому он поднял глаза, взглянул на Хоуп исподлобья; сейчас он не был похож на большого и сильного Грейсона, а больше напоминал запутавшегося мальчишку, ляпнувшего не те слова не тому человеку.
- Хоуп, прости меня, дурака. Я не хотел тебя обидеть, я... думал, что так будет лучше.
Он отпустил ее, отошел на шаг. Левой рукой зарылся в волосы, закрыл глаза.
- Я совсем запутался.

Вот оно. То, что она услышала в его словах. Ох, черт, как же ему начать говорить ей то, что он думает, так, чтобы она это понимала точь в точь, а не так, как ей вздумается? Грейсон опустил руки, открыл глаза. Да, ему стоит прочистить мысли ершиком, если он хочет, чтобы из этого всего что-то вышло, иначе своими же словами все загубит.
- Я не это имел в виду, - выдохнул он, вновь подходя к девушке, прижимавшейся спиной к двери. - Я не считаю тебя... шлюхой, - в его устах это слово звучало не оскорбительно, а как-то иначе, словно он стыдился его говорить. Не то, чтобы изображал из себя великого, достигшего небес человека, которому претит думать о проститутках и наркоманах, коих в Старом Городе полно - ему было неприятно само это слово, и то, с какой легкостью бросается им Хоуп.
- Я всего лишь хочу тебе счастья, Хоуп. Да, звучит глупо, но черт, я не знаю, как с тобой говорить! - он вновь нахмурился. - Ты в каждом моем слове слышишь оскорбление.

От сигаретного дыма он сощурился, отодвинулся, скрестил руки на груди. Нет, все-таки они слишком разные. Сейчас надо бы добавить - "и все-таки они вместе", - но это будет натянутой полуправдой, о которой лучше не вспоминать в данной ситуации. Им еще о многом стоит поговорить.
- А почему ты со мной, Хоуп? - задал он вопрос, что вертелся у него на языке. - Только из-за того, что я попросил, или по другим причинам?
Он не стал говорить "из-за денег", потому что усвоил ее логические цепочки. Ситуация прояснялась, как и ее видение сложившихся обстоятельств. Не чувствуя с ее стороны отдачи, а лишь получая крупицы того, чего бы ему хотелось, у Дика начало складываться ощущение, что он просто наскучил ей... но если так, почему она не обворует его и не сбежит? Здесь было что-то еще, и ему, при всей шаткости собственного положения "парня" девушки, хотелось знать эту причину.

От удивления он вскидывает брови. Будучи детективом в костюме Найтвинга, а теперь уже и Бэтмена, он заметил и изменение в ее позе, и в голосе, и, собственно, то, как она цепляется за то, чтобы быть жертвой. Ведь ему несложно извиниться, но так сложно убедить ее, что он не со зла, и что он не олень с золотыми бубенцами, которыми она его обвешивает.
- Раз влюбилась, то почему не говоришь этого? Я не телепат, Хоуп, я привык к тому, что вокруг меня девушки играют роли, которые, как думают, удобны мне. И я не хочу этого - чтобы ты делала что-то по принуждению, только потому, что я твой билет в счастливую жизнь. Секс для меня не главное, если этого ты еще не поняла, - слегка поморщившись, Грейсон вздыхает и опускает руки. Нет, ну и как ему с ней говорить?

- Потому что это мое дело! - неожиданно рявкнул он, разводя руками. - Потому что я все еще я, и у меня должен быть хотя бы один угол в своей жизни! Господи, Хоуп, ты меня не знаешь, и ты не даешь мне поводов доверить тебе то, что ты так хочешь знать. Требуешь от меня большего, чем я могу сказать, но я все еще не знаю тебя, как человека.
Грейсон выдохнул, опустил руки. Заговорил тише, спокойнее.
- Почему ты считаешь, что я должен тебе говорить, куда ухожу? Почему я должен вообще уговаривать тебя остаться? Почему мы просто не можем быть вместе, без всех этих вопросов, разговоров и ссор? Я не хочу больше отчитываться за каждый свой шаг и терять, если поступаю не так, как все того хотят. Я хочу быть свободным от этого, в конце концов!
Он развернулся, уходя в сторону ванной комнаты. Но на пороге все-таки остановился, косо посмотрел на Хоуп.
- Мне нужен человек, который может сказать, что я делаю что-то неправильно. Не орать на меня, не пытаться искать мои мотивы, а просто сказать об этом. Поэтому если ты все еще хочешь уйти - уходи. Но когда я найду тебя, то больше не отпущу.
Дверь в ванную за ним закрылась. Послышался звук льющейся воды.

С водой сомнения всегда утекали в слив, но не сегодня. В голове крутились жестокие мысли, тяжесть которых придавливала, заставляла быть слабым, даже сказать, беззащитным. Он так старался сбежать от того, кем был, и от того кем стал, попытался построить на руинах самого себя некую надежду на светлое будущее... Когда-то Барбара сказала, что он живет прошлым. Возможно, так оно и было. Почему-то именно в тот момент, когда Ричард просто сидел на краю ванной, слушая, как журчит вода, даже и не желая оказаться под этим потоком, к нему прошло осознание простого факта. Он не сбежал. Он просто добавил еще одну переменную в свою жизнь. Еще одного человека в ту душную, безумную жизнь, которую пытался игнорировать. И если все прочие знали его, как облупленного, то Хоуп такими знаниями не обладала. Рассказать ей, что он Найтвинг? Герой, борец с преступностью? Но по ночам выходит на патруль в костюме Бэтмена, потому что предыдущий владелец плаща решил, что у него есть более важные дела, чем защита Готэма?..
Грейсон закрыл лицо руками, уперся локтями в колени. Рассказать ей правду - как подписать смертный приговор. Да и вряд ли она поверит, ведь покрутит пальцем у виска и назовет больным, а после уйдет, хлопнув дверью. Рассказать о Барбаре? О Кори, о Чейни, о многих других, что были до нее? Он мог бы разрушить то хрупкое и ненадежное, что было у них, рассказав хоть часть правды о себе. Но он так устал от этого. Устал жить прошлым, но пока еще не знал, как без него жить.
Ему и вправду нужен был человек, который скажет, что он поступает неправильно. Потому что сам Ричард начинал забывать, что он хороший парень.
Закрутив воду, он выдернул пробку из слива. Наполненная ванна опустела также медленно, как и набралась. Грейсон следил за уровнем воды, неосознанно медитируя, как учил его Брюс. Правда, медитации были хороши до тренировок, но сейчас некоторые вещи случались инстинктивно, сами по себе.
Он вышел из душа, остановился, втянув в себя вкусные ароматы, доносящиеся с кухни. Выдохнул, прошел к шкафу. Открыв его, выбрал брюки и майку. Неспешно надел, прошел в кухню. Но остановился на пороге, прислонился к дверному косяку.
- Собираюсь на прогулку, - помолчал, окидывая взглядом стол. Кажется, он о чем-то раздумывал, но по его непроницаемому лицу этого было не понять. В конце концов взглянул на Хоуп. - Идешь?

В какой-то степени Ричард сейчас был капризным подростком, впавшим в крайность. Но ему хотелось как-то показать Хоуп, что она ему нужна, а не все то, что она делает. Раз они не понимают друг друга на словах, может, поймут на деле? Поэтому он для себя объявил голодовку. Не во вред, а для, так сказать, собственной проверки. Только вот проверка так недвусмысленно совпала с его некоторой обидой на Мастерс, что у самого Грейсона начинали зарождаться мысли о проявлении алогичности его решений. Но ему хотелось быть нелогичным капризным подростком, что делает и поступает так, как хочет, а не так, как ему указывают. Он всю жизнь жил так, как хотел кто-то другой. Всегда подстраивался под приказы, которых не понимал тогда, будучи мальчишкой, но понимал, повзрослев. Ведь никто не уделяет времени ребенку, чтобы объяснить очевидные для взрослых вещи.
Прогуливаясь по Монмарту, Ричард зловеще молчал, разглядывая уже знакомые места. Молчание было потому, что он не знал, с чего начать говорить после утренней перепалки. В животе урчало, но Грейсон делал вид, что это шумит грязный, злобный Париж, от Готэма отличавшийся разве что географическим месторасположением и языком населения.
- Присядем? - остановившись у парковой скамьи - как-то сами ноги привели в парк, где праздно отдыхали парижане, - Ричард сел, разведя руки и уложив на спинку скамьи. Чуть сощурил глаза - выдался солнечный денек, а очки были забыты в номере - глядя на Хоуп. Как будто что-то хотел сказать, но резко передумал. Перевел взгляд на играющих на детской площадке детей.

Его привычка заминать конфликты сработала за него. По-кошачьи плавно переместившись поближе к Хоуп, он приобнял ее за плечи, прижимая к себе. Чтобы она не говорила, и чтобы он не думал, что-то у них общее есть. Теперь им надо это найти, а пока они могут просто посидеть на этой скамье, в этом парке, посмотреть на хулиганов и забияк, что еще не знают всех горестей жизни.
- Я всегда хотел двоих детей, - неожиданно говорит он, опуская голову вниз, проводя носом и губами по волосам Хоуп. Неловко целует ее в висок, чуть отодвигается и с легкой улыбкой смотрит, стараясь заглянуть в глаза.
- Мальчика и девочку. Не знаю, может, и троих. Можно было бы приезжать сюда в апреле, а в марте - летать в Японию, на ханаме. Так называется японская традиция любования цветами. В марте как раз цветет слива. А затем и сакура.
Легко говорить о чем-то отстраненном, не забивая голову серьезными взрослыми вещами. Но Ричард впервые задумался над будущем, над тем, что хочет потом, когда наконец-то избавится от всех своих "необычных" обязательств. Ведь ему всегда хотелось обычной жизни, почему бы не задуматься о детях?