Загнанный зверь, не знающий, где спрятаться - вот каким ощущал себя Ричард, унося ноги из логова аль Гулов. Он должен был остаться, помочь, спасти! Но он и так сделал все, что мог. После того, что было сделано, он не мог смотреть ни на кого из родных и близких - казалось бы - людей, что всегда поддерживали его, всегда были рядом. А теперь... все потеряло значение. Все растворилось в абсолютно сером мире безразличия и сухой, жесткой жалости к самому себе, потому что его оставили все, поставив перед фактом - ничего не исправить, ничего не изменить. Он просто живет в том вакууме из постоянной жестокости и боли, которой никому не понять.
Его костюм даже не представлял никакой защиты, поэтому он все же сменил одежду прежде, чем решил заявиться к Хоуп. Он не знал, что сказать, если позвонить, не знал, как просить прощения, если явиться у нее на пороге... в таком виде. Ему нужно было убежать от всего, что он знал, к той, что хоть и станет задавать вопросы, но не те, что могут ранить глубже любого лезвия.
Растирая свою кровь по оконной раме, он взобрался в ее квартиру. Сделал пару шагов, схватился за живот - отлично, его задели. Серьезно. Но это потом. Внезапно жизненно-важным стало просто увидеть ее, просто сказать, что он сожалеет. Неважно, о чем - обо всем в общем, наверно. О том, что не поверил, что принял глупое совпадение за знак свыше, что попросту позволил ей уйти. Что поступил как глупый мальчишка... как и сегодня. Как, впрочем, и всегда.
- Хоуп... - хрипло позвал он, выставляя перед собой руку.
- Это я... - слова даются ему с трудом, и только темнота скрывает ужасающую правду того, во что превратилось его лицо, а окровавленная рубашка и джинсы - тело.
- Ричард, - с очередным свистящим вздохом он приваливается к стене, держать за рану в боку. Зачем он сюда пришел? Напугал ее, дурак. Но каждый шрам болит, все саднит. Кажется, что на нем не осталось ни одного живого места. Их было слишком много, но все равно - он провалился. Он подвел... всех.

Вот чего ему сейчас не надо, так это врача. Он знал всего одного врача, что может не раструбить всем газетам о том, в каком состоянии обратился известный всему городу Ричард Грейсон, который, верно, вступил в какой-то "бойцовский клуб" - настолько на нем не было живого места.
- Нет, - выдохнул, чувствуя не только все тело, но кожу и мышцы по отдельности. Болело все: от кончиков пальцев до кончиков волос. Да-да, казалось, что даже волосы налились агонией мучения, от которого у него перехватывало дыхание. Может, раны и не были так болезненны, как ему казалось, но эти мысли, то, что произошло... От этого ему становилось все хуже и хуже. Смочив пересохшие губы слюной, Грейсон медленно осел на пол, вытягивая ноги, и морщась от боли.
- Не нужно... скорой, - тихо попросил он, отводя руку от раны в боку. Кровь все еще не остановилась. Приложив ладонь и зажав дыру, запрокинув голову назад, утыкаясь затылком в стену. Сглотнул.
- Есть выпить? - кривая усмешка, от которой заболело в боку. Скривился, стиснул зубы. - И нитка с иголкой. Прошу. Быстрее.

Вопросы, вопросы... неужели люди не могут жить, не задавая вопросов? Выдыхая воздух, что резал внутренности, Ричард старался держать себя в сознании. Стрессовое состояние, шок и адреналин покинули его, заставляя ощутить все прелести страданий из-за полученных ранений. Становилось труднее говорить, клонило в сон. И ему требовался сон - чтобы все зажило, как на собаке, ведь у него хороший метаболизм, никогда не жаловался. Но сначала нужно зашить рану, из-за которой он может умереть.
- Тш-ш-ш, - попытался успокоить девушку, коснулся ее руки, оставляя красные следы. - Успокойся. Я не умру.
Ему пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы отодрать прилипшую к телу рубашку. Разорвав пуговицы, он распахнул ее и, игнорируя остальные мелкие порезы, медленно, как-то лениво ощупал рану.
- Глубокая, - вздохнул, кашлянув. Во рту вновь почудился металический привкус. Неужели серьезно? Если да, то он не переживет эту ночь. Лучше надеяться на лучшее, и то, что он не умрет на руках у Хоуп.
Вновь глотнув воздуха, подвел руку девушки с иголкой к ране.
- Смой водой. Зашивай края. Не бойся.
Говорил рвано, отрывками, выталкивая каждое слово из себя. Ему так хотелось спать... нет, просто отключиться.
- Я сам... не смогу.

Стискивать зубы было просто. А вот не заорать - не так уж и легко, как могло показаться. Ричард едва не откусил себе язык, когда со стоном выдохнул, вцепившись пальцами во что-то, лежавшее на полу. Какой-то кусок дерева, в который ему хотелось вгрызться зубами - настолько адской была боль. Но он взял себя в руки... как бы это сложным не было. Постарался сосредоточиться на сердцебиении, на движениях рук Хоуп, на каждой вспышке боли, которую подавлял, разгонял от раны по всему телу. Частично боль поутихла, но это все его выматывало.
Рана была зашита. Уже большой плюс к его выживаемости, но ему просто нужно пережить эту ночь.
- Послушай, - положил руку на ее плечо, сжал едва, потому что сил было не так много, как хотелось бы. - Ты не должна... никому звонить. Совсем никому. Я могу отключиться... просплю сутки. Проверяй пульс. Я могу бредить. Меня может лихорадить...
Он перевел дыхание, ощущая, как веки наливаются свинцом, а язык еле шевелится. Вся эта тирада отнимала у него последние крупицы сил.
- Хоуп... - он попытался улыбнуться. - Я не могу доверять... никому. Пожалуйста, помоги мне.

Самое отвратительное во сне, следующим после серьезной драки - кошмары. Они преследуют, как бы ты от них не отмахивался, они грызут и не отпускают. Нельзя ни проснуться, ни избежать их, и приходится проживать их снова, и снова, и снова. Это выматывает, заставляет сжиматься все внутри... до тех самых пор, пока не сменяется черной бездной, в которой и сознание, и тело отдыхает.
Но эти кошмары... в них Ричард постоянно падает, пытаясь кого-то спасти. И никак не может спасти, потому что сваливается вниз, зная, что кто-то должен был ухватить его. Но никого нет. Рядом так много людей, и никто не протягивает руку: только наблюдает, смотрит, как он падает. А внизу пылает огонь, и каждое соприкосновение с ним равносильно мучительной медленной смерти на костре. Но никто не спешит ему на помощь, только смотрит, будто пытаясь этим взглядом объяснить что-то, что Ричард никак не может понять. Или не хочет.
Кошмары сменяются просто забытьем, в котором он проводит большую часть времени. Когда приходит момент пробуждения, он медленно поднимает веки, пытаясь сориентироваться, где же он и что произошло. Не умер? Какая жалость. Потому что, раз он жив, то боль вернется. Ах, вот и она. Всеми красками заиграла на нервных окончаниях, заставляя желать себе скорейшего избавления, но ведь ничего не бывает так просто и легко, как хочется.
- Хоуп... воды, - зовет он, пока еще закрывая глаза: свет режет глаза. Или не свет? Какая разница, ему просто больно смотреть. И говорить, впрочем, тоже. В горле сухо, губы пересохли, и он чувствует себя выжатым овощем. Но живым выжатым овощем.

Отличаясь мастерским умением терпеть, ожидать и, что важно, выжидать, нынче Ричард вполне послушно справлялся с процессами организма, которые орали каждой клеточкой, что ему срочно необходимо восполнить нехватку жидкости, иначе случится обезвоживание, а затем - еще что похуже. Ему оставалось только лежать и стараться не вспоминать о вчерашнем, где было слишком много боли, не думать о настоящем, где боль расцвела буйным цветом, и будущем, где будет крайне много вопросов. Увы, но люди не могут жить без вопросов. Им кажется, если они узнают ответы, что это что-нибудь изменит, не думая, что получая ответы, рождаешь новые вопросы.
Он не видит, но хорошо слышит. Поэтому поворачивает лицо в ее сторону, когда она подходит. Осторожно, но все же жадно пьет... сок, однако не кривится - ему нужна жидкость. И он обязан ей хотя бы тем, что она не вызвала "скорую", что смотрела за ним, срывая свои планы. Он ворвался в ее жизнь после не самого лучшего его "выступления на сцене расставания", и поэтому был готов не капризничать. Впрочем, капризами он никогда особо не отличался.
- Нет, - наотрез отказался, попытавшись перевернуться со спины на бок. Однако это у него не получилось. Пришлось кое-как сесть, ахнуть от боли в боку. Но зато от дозы боли глаза открылись, и, щурясь, Дик посмотрел на Хоуп.
- Спасибо за все Хоуп. Поспи. Я уже... - усмешка. - Вроде как в норме.

Положив руку на ее плечо, Ричард мягко улыбнулся.
- Не беспокойся. Как-нибудь переживу.
Ему больно так, что зубы сводит. Но ничего, он научился терпеть и не такое. И вся эта боль - фантомная, надуманная, потому что мысли делают эту физическую боль еще более жуткой, превращая из обычных покалываний в агонию, с которой справиться уже не так легко. Но он справится. Не впервой.
- Дай-ка я проверю свои конечности... - усмехнулся, нервно дернул уголком рта - мышцы живота болели. И попытка спустить ноги на пол не с первого раза увенчалась успехом. Выдохнув, закинул голову назад, закрыл глаза.
- А что там, в соседнем доме? - было легче расследовать, нежели заботиться о себе. И ему нужно было переключить внимание на что-то, кроме самого себя - так боль уходила быстрее. - Только не говори, что там продают конфетки для детей.

По нему было видно - трудоемкий мыслительный процесс, впаянный в тихую злобу выдает не те результаты, на которые он надеется. Все же следовало бы пойти к этому "знакомому" самому, вышибить из него дух, предварительно хорошенько и доступно объяснив, что толкать наркотические вещества это плохо, за это по головке не погладят такие герои, как он... И Грейсону самому стало тошно от этой мысли. Буквально - его чуть не стошнило, но запрокинутая голова и самоконтроль подавили этот физический процесс. Ему пришлось признать: без болеутоляющих ему не пережить следующую ночь. Даже сейчас, после пробуждения, накатывали болезненные судороги, с которыми он сам вряд ли справится. Просто потому, что ему не хотелось концентрироваться, а хотелось просто отлежаться, отдохнуть там, где его не будут обвинять, судить, допрашивать и заставлять принять произошедшее как должное.
- В кармане брюк ключи от квартиры, - сглотнув желчные слова относительно наркоторговца-соседа, Дик решил, что пока закроет глаза на многое. Но ему нужно было побыть наедине, немного собрать себя по кусочкам, а Хоуп следовало бы "провести разведку". Именно поэтому он хотел отправить ее к нему домой, где была и одежда, и деньги.
- Съезди, пожалуйста, там есть деньги и одежда. Потом можешь попросить у этого, - едва слышный скрип зубами, - "соседа" обезбаливающих. И еды. И... - он открыл глаза и молча осмотрел красные разводы на стенах, на ковре.
- А если найдешь тайник в комоде, то сделаем тебе ремонт.
По его словам, он собирался у нее "остановиться" не на один день.

Когда за Хоуп закрылась дверь, Дик облегченно выдохнул. Определенно, ему стоит придумать легенду, чтобы не было потока вопросов. Ведь это так заметно: ее искусное равнодушие, когда в глазах блестит обида. Возможно, он просто приукрашивает, чтобы чувствовать, что был нужен ей все это время, что хоть кому-то был нужен, но сейчас как-то не хочется заострять внимание на подобных размышлениях. Поэтому, вымыв посуду, Ричард вернулся к горке досок и коробкам с шурупами, что скромно лежали в углу. Постояв над этим складом несобранной вещи, он присел и попытался найти инструкцию. А потом - отвертку. Одно за другое, и он, уже не замечая болей, собирал шкаф, призванный служить складом для одежды, разбросанной по всей квартире. Все же он не хотел быть бесполезным грузом для девушки, поэтому не только сложил все вещи в собранный шкаф, но даже починил входную дверь (чтобы не скрипела), отладил холодильник (чтобы не подтекал), выправил кран в ванной (чтобы не "стрелял" водой, а работал нормально). Конечно, было неудобно, неприятно и порой очень больно, так, что он едва не складывался пополам, но работа позволяла ему отвлечься, вымести из головы все мысли.
Поэтому, когда Хоуп вошла в квартиру, испачканный ковер стоял свернутой трубкой в углу, измазанные кровью стены кое-как замыты, но все же царил порядок и чистота. Он, конечно, не горничная такого уровня, как Хоуп, однако тоже кое-что умел.
- Отлично, - раздалось с кухни, где шумело раскаленное масло на сковородке. - Идем, я сделал что-то съедобное.
От запаха ему становилось дурно, но он героически жарил яичницу со всем, что еще не покрылось плесенью, и что нашел в холодильнике.

"Здравствуй, мамочка, я тебя заждался".
А вообще, он же ей теперь обуза. Поэтому подавив подобную фразочку, что была готова сорваться с языка, Ричард послушно выпил половину таблетки, снял с плиты сковороду и разбросал несчастную яичницу на две порции. Аппетита у него не было, но он вторые сутки (если не третьи) ничего не ел - надо бы подкрепиться даже через силу. Поставил тарелки на стол, сел и вспомнил, что он до сих пор только в боксерах. Но только лучезарно улыбнулся девушке.
- Может, поешь? - а на самом деле ему хотелось спросить, не прослушивала ли она автоответчик, не видела ли кого из семьи... нет, ему не хочется их видеть. Слишком мало времени прошло, слишком свежа рана.

Он не сопротивляется, и даже не думает об этом: ему легче согласиться, кивнуть и отбыть на диван, ставший за эти сутки жутко родным. Медленно и осторожно устроившись на не слишком удобном "спартанском ложе", Ричард закрывает глаза и... лежит, выравнивая свое дыхание. Так быстрее засыпается. И уже в голове намечал планы на завтра: посмотреть, что может сделать в ванной, поменять покрытие на кухне, переклеить обои... Тренировки нужно возобновить немедленно, чтобы мышцы не застоялись после такого жестокого стресса, но и физический труд сойдет. Он не сможет сидеть спокойно, не сможет рассказать Хоуп, поэтому будет делать добро, а все разговоры они отложат на потом. На сильно далекое "потом".

Но спокойствие и черная бездна сна сменяется кошмаром. Он толком не помнит, о чем этот ужасный сон, но посреди ночи просыпается с криком, в холодном поту. Закрывает себе рот руками, ошалело глядя в потолок, пытаясь осознать, что все увиденное им - всего лишь сон. Но взбушевавшееся сознание слишком реалистично показывало ему... что? Вряд ли бы он смог воспроизвести это вслух. Слишком много того, чего он боялся, было в этом кошмаре.

Все еще больно садиться... или нет, это просто лекарства перестали действовать. Но ничего, он справится, черт подери, если не сойдет с ума. В общем, Дик кое-как садится на диване, спускает ноги на холодный пол. Вцепляется пальцами в черные мокрые от холодного пота волосы, весь взмочаленный, дезориентированный и, похоже, не слышавший, о чем его спросили.
- Все в порядке, - даже не пытаясь сказать это с привычной уверенностью, врет так привычно, на полном автомате, что, когда замолкает, понимает, что ненавидит себя. Сжимает пальцы, сжигая самого себя изнутри дотла. Какой же он паскудный, лицемерный, жуткий человек! Неужели он весь остаток жизни будет обманывать себя и окружающих? Его трясет от судороги, и он цепляется за чертов бок. Но не будет просить укола, ну уж нет. Он это заслужил. Заслужил всю эту боль, все эти страдания, все эти кошмары.

Все же каков эгоист! Ворвался в ее жизнь без спроса, без звонка, без извинений, и теперь еще вынуждает заботиться о нем... Теперь тошнота подступила не на шутку, грозя вывернуть наружу те жалкие крохи, приготовленные собственноручно. Сглотнув гадкую кислоту отвращения к самому себе, и даже не замечает, как она делает укол.
- Ауч, - выдыхает абсолютно без эмоций, просто обозначая, что это было больно. Но когда болит все тело разом, крайне трудно понять, что больнее - боль постоянная или боль временная. Впрочем, нет ничего более постоянное, чем временное.
Послушно кладет таблетку в рот, выпивает весь стакан, чувствуя жуткую жажду. Несколько мгновений сидит, глядя в никуда, чувствуя, как боль потихоньку отступает, даря очередное желание заснуть без задних ног и... чертово, никому не нужное чувство сожаления. Неожиданно он обнимает Хоуп, прижимает не ее, а прижимается к ней.
- Прости меня, - тихо говорит, как будто боится этого прощения, боится, что она все-таки его простит. Он же не заслуживает прощения, ему надо было остаться там, в той пещере, получить смертельный удар клинком по голове и закончить свое жалкое существование. Но он здесь, прижимается к девушке, которая явно не собирается его прощать. И о чем он только думает?
- Прости, Хоуп, - сдавленно не просит, а молит он. - Я такой идиот.

Ему хотелось все ей рассказать. В один момент что-то такое нашло, что позволяло открыть рот и просто рассказать все, как на духу. Всю его историю - от смерти родителей до влезания в шкуру Бэтмена. Но представить, как вся его история прозвучит в квартире девушки, не видевшей ничего, что видел он - будет ли это звучать так, как он хотел бы? Исповедайся бы он кому-нибудь из тех, с кем пережил не одно смертельное "приключение", это было бы воспринято так, как должно, а сейчас... Ричард едва язык себе не прикусил. Вряд ли ему когда-нибудь стоит хотя бы заикаться о его настоящей жизни.
- Я не хотел, правда, - кажется, он снова пытается оправдаться. Тяжело вздыхает. - Я терял многих, Хоуп... Боялся, что и тебя потеряю, едва найдя. Я не мог позволить, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
"И ты видишь, что случилось", - это едва не сорвалось, но и так было понятно.