Тюрьма была для Бэйна словно родной дом. Но в отличие от Пенья Дуро Блэкгейт можно было назвать пансионатом. Только вот контингент заключенных было совсем не тот, что в месте откуда он сбежал. Бэйн чувствовал, как от них разит страхом. Страх пропитывал этим стены, страх и отчаяние. Трогг, Птица и Зомби, парни с которым он навсегда покинул Пенья Дуро, ничего не боялись, так же как и сам Бэйн. По этому они были способны на все, в отличии от того тупого скота, что он встречал на редких прогулках…
Первые часы после ареста, после того, как его лишили возможности вводить себе Веном, Бэйн готовился к той боли, которая последует совсем скоро. Когда его под усиленным конвоем вели по коридору до камеры, он уже начинал чувствовать первые симптомы начинающийся ломки. Его начинало трясти словно от холода. Сцепив зубы, Бэйн дошагал до своей камеры. Разумеется, это была одиночка. Нары, туалет, раковина, тусклая зарешеченная лампа. Если развести руки, то можно было коснутся противоположных стен кончиками пальцев. Гроб с удобствами. Но сейчас это было последнее, что заботило Бэйна. Рухнув на узкую койку, он натянул на себя тонкое одеяло, зная, что ему оно мало поможет – холод шел изнутри – словно его внутренности отправили на хладокомбинат в глубокую заморозку. Он смог забыть рваным снов только потому, что был страшно измотан.
Пробуждение тоже было так себе. Тусклая лампа словно выжигала глаза, из которых текли слезы. Койка была мокрющей от пота. Бэйн с трудом добрался до сортира, что бы еще больше не уделаться. Рухнул обратно, совсем без сил. Он знал, что все это были только цветочки. Через сутки будет совсем хреново. Но он выдержит, даже когда начнутся боли, даже когда от них захочется убить себя, он все выдержит.
Когда он начал корчится от судорог, порвал постель в клочья, свернул раковину - это заметили и отправили в медблок. Даже кололи что-то, но большого облегчения Бэйн не почувствовал.
Прошла неделя, его перевели из медблока в общий, но соседа пока у него не было. Зато у него были книги. И прогулки. Только заключенные сторонились его, по вполне понятным причинам.